Известно, что каждый герой житийного произведения избирал свой особенный путь следования Христу. С этим, несомненно, связано наличие различных жанровых разновидностей произведений агиографии.
Основные жанровые разновидности агиографии, в основу выделения которых и легло представление о различии путей «подражания Христу» святых подвижников, были обозначены В.В. Кусковым. В житиях различных жанровых разновидностей (мартириях, житиях-биос: исповеднических, святительских, преподобнических, пустынников, столпников и юродивых) реализовывались соответственно и различные виды канонической житийной схемы [3, 8].
Объектом исследования в данной статье является жанрово-композиционная схема святительского жития (на примере Жития Спиридона Тримифунтского), что связано с недостаточной изученностью композиционной схемы агиографических произведений данной жанровой разновидности.
Исследователям известно немалое количество жизнеописаний святителя Спиридона Тримифунтского. Так, А.Ю. Виноградов отмечает, что большинство церковных историков V века (Руфин, Сократ Схоластик, Созомен и др.) считали необходимым рассказать о нем, особенно выделяя его из всех участников I Вселенского собора [7, 1].
Первое житие святителя, написанное его учеником Трифиллием (не все исследователи уверены в том, что Трифиллий был на самом деле учеником Спиридона Тримифунтского) в третьей четверти IV века, является, по словам А.Ю. Виноградова, одним из первых византийских житий и едва ли не первым житием епископа и, несомненно, самым первым стихотворным житием [7, 2]. Этот стихотворный текст не сохранился, но до нас дошли две его прозаические переработки: анонимное Лаврентианское житие (вероятно, ранневизантийского времени) и житие, созданное епископом Феодором Пафским в середине VII века.
В статье исследуется представленное в Великих Минеях Четьих Макария житие, начинающееся словами: «Исперва бе Слово…», написанное Пафским епископом. Этому произведению, по наблюдениям А.Ю. Виноградова, принадлежит самое значительное место в традиции жизнеописаний святителя Спиридона. Этот текст, благодаря своей полноте, стал основой практически для всех последующих житий, наиболее популярным из которых оказалось житие в переработке Метафраста [7, 12].
Мы предполагаем, что святительское житие, в данном случае Житие Спиридона Тримифунтского, вбирает в себя элементы прежде всего преподобнического жития, а также элементы жанровых разновидностей мученического и исповеднического житий.
Известно, что именно преподобническое житие исследователи рассматривают в качестве своеобразной точки отсчета при анализе всех жанровых разновидностей жития-биос, поскольку образ преподобного лишен крайностей, а основные тематические мотивы композиции преподобнического жития соответствуют основным моментам жизни любого земного человека. В этих канонических мотивах проявляется возводящая его к сфере небесного сторона личности святого, что позволяет рассматривать эту личность в качестве образца для подражания [5, 125]. Подробный анализ канонических мотивов, характерных в целом для жития подобного типа, названного «похвальным», был дан Х.М. Лопаревым [4].
Что касается предисловий к «похвальным» житиям, их, по мнению Лопарева, сложно подвести под общую норму, хотя они обычно имеют набор канонических тем: цитирование фраз или целых отрывков из Священного Писания, элемент самоуничижения автора, обоснование необходимости создания жития, источники сведений о святом [4, 8].
Следуя агиографической традиции, Феодор Пафский в предисловии к Житию Спиридона Тримифунтского приводит слова евангелиста Иоанна: «Исперва бе Слово…»; присутствует здесь, хотя и очень незначительный, элемент самоуничижения автора: «…азъ нищий…» [1, 883]. Уже в предисловии появляется и первая особенность композиции изучаемого произведения – отсутствие указания на источники, которыми пользовался автор при составлении жития, и отсутствие обоснования необходимости написания своего сочинения.
Характерно, что цели написания Жития Феодор Пафский называет в заключении произведения, а указания на источники сведений «разбросаны» по тексту Жития. Из этих указаний следует, что автор воспользовался «книгами псаломскими», написанными учеником Спиридона Трифиллием (хотя сам Феодор не уверен в авторстве епископа Трифиллия) [1, 922]; информацией церковного историка Сократа Схоластика, который, в свою очередь, получил сведения от неких киприотов и из Церковной Истории, составленной Руфином [1, 901]; сведениями, полученными из рассказов верных людей, в частности, от монаха монастыря Симвул Иоанна [1, 924], от христолюбивого старого человека [1, 929] и от некоего человека, горячо любящего Спиридона [1, 930].
В результате соединения рассказов различных авторов в одно произведение Житие приобрело достаточно необычное композиционное построение. Так, сначала следует основанное на Трифиллиевых ямбах жизнеописание святого с его прижизненными деяниями и чудесами, вплоть до кончины. Затем автор прилагает повествование Сократа Схоластика о епископе Спиридоне, в результате чего в текст вновь вводятся прижизненные чудеса, причем повторяется чудо об Ирине и появляется новое – о ворах овец [1, 923]. Далее Феодор Пафский приступает к изложению рассказа, услышанного от монаха Иоанна, о прижизненном низвержении Спиридоном идола [1, 924]; затем следуют поучительная новелла о капитане, которому святой давал в долг [1, 928], рассказы о посмертных чудесах [1, 930] и небольшое заключение [1, 934].
Наряду с нетипичным расположением фрагментов текста, жанрово-композиционная схема, как будет показано далее, имеет ряд особенностей. Именно в особенностях и реализации канонического набора тем и в отступлениях от канонической композиционной схемы заключается, на наш взгляд, содержательное и жанровое своеобразие агиографического текста.
Как известно, к каноническим элементам главной части преподобнического жития относятся: упоминание о родителях и родине святого, крещение и прозрение священником будущих подвигов героя, темы отказа будущего подвижника от забав в детстве и юности и стремления к постижению наук, содержание святым своего тела в непорочности, «расточение» имущества после смерти родителей, уход от мира и стремление к уединению, борьба со страстями и бесами, воспитание братии личным примером и словом, предвидение своей смерти и благочестивая кончина, прижизненные и посмертные чудеса [5, 126-128].
В начале главной части исследуемого текста лишь кратко упоминается о родине Спиридона («…Кипрьскаго же бяше родомъ града») [1, 884], а о родителях, детстве и юности не говорится вообще ничего. Подобное отсутствие рассказа о благочестивых (реже – нечестивых) родителях, детстве и юности святого нетипично для композиции житийного произведения, следующего канонической схеме.
В начале произведения неоднократно подчеркивается стремление будущего святого к уединенной и безмолвной жизни и желание избежать общения с большим количеством людей («…от многыя чади жизни совокуплениа отлучився, безмолвное и безмятежное житие возлюби.») [1, 884], что объясняется каноническим мотивом бегства от грешного мира.
Автор слегка касается семейной жизни подвижника: Спиридон вступил в законный брак («Жену же поимь по закону…»), у него появились дети («…чада роди с нею…»), после чего он вновь удаляется, причем в еще более уединенные места («…паче в пустынних местехъ…»), денно и нощно изучая закон Божий и пася овец [1, 884].
В соответствии с житийным каноном главный герой наделен традиционными христианскими добродетелями (смирением, благочестием, скромностью, человеколюбием, нестяжательностью), для достижения которых будущий святитель совершает определенные поступки: безотказно принимает приходящих к нему; им же Спиридон усердно прислуживает («..всею работную службу творя…»); делится плодами своего труда («… поданиемъ пищю от своего труда…») с просящими; омывает ноги уставшим путникам («…нозе трудившимся от пути умывая…») [1, 884], и пр. Эти и многие другие добродетели и добродеяния, в которых явно реализована каноническая житийная схема, делают Спиридона всеми любимым, хвалимым, почитаемым.
Однако и ему, в соответствии с агиографическим каноном, пришлось бороться с губительными страстями: плотскими желаниями, сребролюбием, леностью, гордыней, отчаянием и печалью. В результате подвижник получает от Бога власть «наступать на змея и скорпиона и на всю силу вражью», уничтожив даже память о бесах [1, 886].
Описывая рукоположение Спиридона в епископы, автор вновь отходит от канона. Так, Спиридон, стяжав добродетельное житие, был удостоен чести возглавить святую Тримифунтскую церковь («…старейшина Тримифинскому граду, стей цркви…достоинъ бысть…») в годы правления Константина Великого [1, 886]. Следует заметить, что в подобных эпизодах в произведениях, рассказывающих о жизни и деяниях иерархов церкви, традиционно реализуется тема «бегства» от власти, отражающаяся в нежелании подвижника занимать высокое положение в церковной иерархии (ср., например, Житие Иоанна Златоуста [2, 949] и Житие Николая Мирликийского [1, 707], согласно которым будущие святые становятся во главе церквей Константинопольской и Мир Ликийских соответственно, лишь уступив воле власти (соборов)). В исследуемом Житии Спиридона Тримифунтского такой темы нет, что является одной из особенностей этого произведения.
Следование жанрово-композиционной схеме проявляется в том, что, заняв престол, святитель начинает ревностно нести пастве «истинное слово Божие»: («…словесному Хву стаду пастух добрый, архиерей искусенъ бысть…») [1, 886]. Кроме того, он стремится стать образцом для своего словесного стада («…самъ образъ быти к порученому его словесному стаду…»), Божиим словом наставляя, делом подтверждая [1, 895].
Вся остальная, большая часть жития повествует о чудесах, совершенных святителем и свидетельствующих о его исключительности. Многие из чудес в занимательной, но поучительной форме обличают человеческие пороки: жадность, сребролюбие, обман, дурные помыслы, зазнайство и т.п. Таковы поучительные новеллы о ливне, разрушившем амбар немилосердного хлеботорговца, отказавшего бедняку в хлебе; о змее, превращенной в золотое украшение, которое было дано Спиридоном бедняку для заклада у богача; о спасении безвинно оклеветанного человека – друга Спиридона; о наказании дьякона одной из церквей на Кипре, кичившегося своим голосом и медлившего прочитать краткую молитву, задерживая людей в нестерпимую жару. Среди чудес, совершенных святителем, есть эпизоды, свидетельствующие о прозорливости и наличии дара Божественного откровения у Спиридона. Например, рассказ о некоем человеке, который покупал у Спиридона коз и уплатил ему за девяносто девять, а себе взял сто. Или рассказ о купце, который занимал у святого деньги и обычно возвращал их в ящик в доме Спиридона, но однажды, одержимый сребролюбием, не возвратил долга. Любопытно одно из самых известных чудес, связанных со Спиридоном Тримифунтским, - об умершей дочери святителя Ирине: она, словно от сна восстав, по просьбе Спиридона называет то место, где спрятано взятое ею на хранение украшение некой женщины, и вновь «уходит» в мир иной [1, 900].
Феодор Пафский описывает еще немало чрезвычайно разнообразных прижизненных чудес святителя. Известно, что не существует для житийного произведения конкретных требований, определяющих содержание прижизненных чудес; обязателен только сам факт их наличия.
В то же время каноном полностью определяется характер завершающей части композиции жития. Кончина святого в преподобническом житии описывается по строгим правилам как заключительный кульминационный момент в жизни святого подвижника, обозначающий закономерное завершение долгого пути к желаемой цели. Именно смерть святого, а затем его посмертные чудеса должны наглядно доказывать святость его подвигов. Это торжественное событие, которого сам святой, как правило, ждет с радостью и спокойствием, заранее зная о времени наступления смерти и не забывая при этом давать последние наставления братии [5, 128].
Реализуя каноническую композиционную схему, Феодор наделяет своего героя даром предвидения: Спиридон знает о своей кончине заранее, причем с радостью сообщает об этом своим близким [1, 920]. Более того, он прозревает и то, что случится после смерти: прославит Господь его (Спиридона) память («…многыа славы Гь венчати имат мою память…») и люди всех возрастов ежегодно будут праздновать день его кончины («…весь возрастъ члчьскъ…моего скончания днь створити на гробе…») [1, 921]. В качестве последнего завещания призывает святитель исполнять заповеди Божии; а все присутствующие становятся свидетелями необходимого, в соответствии с каноном, чуда, предшествующего кончине святого [1, 920]. Далее автор не слишком многословно, однако торжественно сообщает о вознесении святого к Богу [1, 922]. О достойном погребении, что является традиционной темой для жития, в данном произведении, однако, ничего не говорится.
Таким образом, исследование показывает, что для композиционной структуры святительского жития характерно, за некоторым исключением, использование традиционных компонентов «преподобнической схемы». Но нельзя отрицать и то, что некоторые композиционные элементы были заимствованы в этом тексте из других жанровых разновидностей агиографии.
Так, в композиционной структуре изучаемого Жития присутствует элемент полемики и догматической проповеди, характерный для жанровой разновидности исповеднического жития, герои которого, как известно, проповедовали христианскую веру в среде язычников и иноверцев [5, 119]. Так, на Никейском соборе 325 г. именно речи Спиридона, обратившегося с возражениями к философу, умело и настойчиво («…зело прямь хитри…») защищавшему Ариево учение, возымели Божественную силу, в результате чего философ «обращься къ блговерию» и становится христианином [1, 898].
Совершая многочисленные добродеяния, епископ не оставляет своего главного дела – наставлять паству на путь истинный, жить, следуя заповедям Божиим. Так, он поучает исцеленного императора: «…радуися и веселися, славя Бга,… просящим пища нищимъ даруи, и ударяющимь не затворяи,… дела добра всемь члкомъ…» [1, 904]; наставляет друга-бедняка, для которого змея была превращена в золото: «…единому Бгу лепо кланятися…» [1, 893]; дарует некой женщине-прелюбодейке прощение и предостерегает ее: «…се цела бысть, отселе не согрешай, да не горе тебе что будеть… да не паки в тои же грехъ впадешися…» [1, 896]; раздавая императорским слугам золото, преподнесенное императором, Спиридон учит их хвалить за все Бога и «ражжегъ на Хву любовь» [1, 906]; получив Божье откровение по поводу мыслей своего ученика Трифиллия о приобретении земли, святитель напоминает, что он должен помышлять не о земном, преходящем, но о небесном, вечном [1, 915].
Поучительные слова подвижника и многочисленные чудеса, зачастую несущие в себе идеи торжества справедливости и неизбежного наказания за грешные поступки, имеют ярко выраженную нравственно-моралистическую окраску. Более того, в речах и деяниях Спиридона явно проявляется его стремление оказывать личное духовное влияние на «мирскую жизнь». Это, безусловно, является характерной содержательной особенностью непосредственно святительского жития.
Необходимо отметить, что в исследуемом произведении можно выделить и компоненты, характерные для мартирия. Известно, что герой мартирия в определенной мере тоже был учителем. Учил он и живым примером, заключавшимся в силе его духа, и чудесами, свидетельствовавшими о Божественной помощи ему. Чудеса больше всего пугали мучителей и убеждали народ уверовать в «распятого Христа». Кроме того, важное место в мартириях занимают эпизоды разорения языческих капищ, храмов языческих богов [5, 118]. Такие темы присутствуют и в Житии Спиридона: именно по его молитве пал языческий идол и разорено капище («…кумиръ…со отдержимымъ его нечистымъ местомъ спадеся.») в Александрии. Причем многие язычники, узнав об этом «преславном чуде», уверовали во Христа и приобщились к святой Божией церкви [1, 927].
Поведав о посмертных чудесах святителя, Феодор Пафский заканчивает свое сочинение небольшим заключением, представляющим собой еще одну особенность исследуемого текста. Как известно, в традиционном заключении к житийному произведению обычно прославляются добродетели и подвиги героя; часто автором проводится параллель между своим героем и ветхо- и новозаветными святыми. Однако в заключении к Житию Спиридона появляется обоснование необходимости, то есть цели описания жизни святого: для прославления и восхваления Святой и Единосущной Троицы («…на славу же и хвалу Стей и Единосущней Троцы…»), для прославления святого отца Спиридона («…въ чсть же стому и чстному оцу нашему Спиридону…»), а также для подражания и примера тем, кто всей душой желает своего спасения («…на рвение и подражание и указание хотящимъ во истину и всею дшею своего спсениа…») [1, 935]. Традиционно эти компоненты располагаются, как уже отмечалось, не в конце, а в начале агиографического произведения, следующего определенным канонам (ср. Житие Иоанна Златоуста [2, 900] и Житие Ник. Мирликийского в обработке Метафраста [1, 695]).
Итак, проведенный анализ святительского Жития Спиридона Тримифунтского позволяет сделать вывод о том, что жанрово-композиционная схема этого произведения в общих чертах соответствует канонической композиционной схеме преподобнического жития, заимствуя при этом жанровые элементы мартирия и исповеднического (проповеднического) жития. Однако в композиционной структуре текста имеется ряд особенностей: отсутствие некоторых традиционных канонических мотивов в предисловии, главной части и заключении, нетипичное расположение фрагментов текста, явное преобладание рассказов о чудесах над всеми остальными жанровыми элементами.
Отступление от ряда требований композиции агиографического произведения (отсутствие информации о родителях, детстве и пр.) может быть объяснено реальным отсутствием у составителя необходимых сведений. Хотя, учитывая тот факт, что в данном случае Феодор Пафский воспользовался информацией из Жития, написанного учеником Спиридона Трифиллием (то есть достаточно близким ему человеком), вряд ли можно согласиться с таким объяснением.
Несоблюдение в ряде случаев канона, вероятно, можно объяснить тем фактом, что автор воспользовался множеством источников для получения информации, а также тем, что ранневизантийские агиографы не были всецело скованы законами агиографического жанра. Более того, сознательно отвергая античное прошлое, они порой пытались создать свой канон и писали тексты самостоятельно [4; 6].
Тем не менее необходимо заключить, что, несмотря на обозначенные особенности, в Житии Спиридона Тримифунтского соблюдается важнейшее с точки зрения житийного канона требование трехчастной композиции.
Статья по материалам сайта: cyberleninka.ru
